И вот, теперь идут за мной. И я пойду, за ними. Так что продолжение рассказа — завтра. А это я, на всякий случай, отправлю сегодня. Ну, это… что беру сейчас двумя пальцами за уголок. Такое раздвоение рассказа абсолютно необходимо для истины. Ведь и я сам несколько раздвоен, даже растроен. Потому и не прощаемся.
...Снова сижу я в постели в халате и каюсь.
Джон Т. Реверс кается вместе со мной.
И боимся сходить к завтраку вниз, ибо.
К тому же балкон… помнишь, писал тебе давеча я?
вовсе не доньи Розарии был,
квартира не Розина также и, кажется, дом.
Понятно, зачем члены мои выражали протест.
И вот: мы раскаиваемся и больше не будем.
Мы: я и Дж. Т.
Не знаю, где донья-сеньора сейчас,
но и она — тоже. А нет? К чёрту её,
даже если имеет причину обиды:
«За кладбищенской оградкой долго я ждала его,
он мне, сволочь, не сказал украдкой — ничего…»
Что ж мы делаем, друг, с нашим бессмертным телом, а?
Нет, не описался я, душа меня меньше тревожит, чем тело.
Со мною она родилась, или совсем напротив
припутешествовала, а также — умрёт или нет.
Тело моё! На Последнем Cуде воскреснут все в теле.
В каком же? Неужто, вот в этом? О, ужас, ужас, ужас…
Или — во всех моих в этой жизни телах!
Осматриваю последнее из них. Мне горько.
Ропщу. Зачем? Ведь вчерашнее — нынешнего не лучше.
Имеем ли мы шансы воскреснуть, вот в чём дело.
Подозреваю: нет, не имеем. Так как вовсе не родились
никогда. И нигде не явились. Так что же должно воскресать?
Тогда остаётся одно: мы бессмертны и так,
без усилий, одной лишь причине подвластны:
вящей Милости Божьей.
Я плачу.
И то же — Дж. Т. Ведь он слышит меня:
я диктую этот гекзаметр себе вслух, форте.
И вот говорит он мне, слыша меня и плача:
знаю, что нам поможет, кум, мне и тебе.
Нет! я вскричал, думая: он по-новой о пиве…
в излюбленной форме своей, по кругу, по шару…
Нет, засветил он свою улыбку тихо и нежно,
я совсем не про то, про что думаешь ты,
я — ПРО ЭТО! И подал мне свитки.
Точней, манускрипты, но, если хочешь — две книжки.
Всего только две! Но заветные… Вот
теперь оставляю гекзаметр, каким бы он у меня ни вышел,
чтобы продолжить Кантемира слогом, не путать с Кантом
или со станцией Кантемир на советско-румынской границе
вот я глянул:
Первая книжка — ибн Тумарт. О, счастье! Так я возопил.
Но голова ещё сильно простужена и малоподвижна была
и я замолчал. Кстати, совет: не ликуй, коли ещё наполнен.
Книжка вторая — Дж. Т. Байр… Реверс, «Гамлет».
Роман! Я глазам своим не поверил,
прищурился, вижу: Дж. Т. Реверс, «Тристан», роман.
Я глазам не поверил вторично, ибо ни хрена не понял.
Как тут поймёшь? Но сказал я другое:
о, счастье, сказал я, ты даже не слово ничтожное,
ты — вообще мразь! И ты, блаженство вечное, тоже.
В сравнении с тем милосердием, которое ты мне являешь,
ты, Дж. Т., своим РОМАНОМ.
Спасибо, сказал я ещё, это всё, что нужно мне в жизни.
И в смерти, которую пронесло мимо нас, коли мы не ошиблись,
на этот раз. Это всё, что нужно ВСЕМ НАМ! Сказал я,
возложивши руку на Библ… на «Гамлета», или «Тристана»,
я так и не понял этого. А как тут поймёшь?
Если я потрясён, снова сижу в халате, но за столом, и знаю:
смерти нет, хотя жизнь начинается заново. Так
жизнию жизнь я попрал, если не ошибаюсь, вернее — подрал.
Жаль, этой жизни в Испании осталось несколько дней.
Ну и пусть. Может, и мне, как Дж. Т., стоит романы писать?
Впрочем, ему за них платят, а мне-то зачем?
Нет-нет, романы писать — в этом такого… скверного ничего.
Дж. вот тоже клянётся: «Тристан»
или «Гамлет» его — вещь достойная,
старухе-истории лифчик не рвёт, не Скотт энд Вольтер.
Правильно всё. Только сюжет вот… как вещь, как ПРЕДМЕТ,
ставь ударение на передок, дрянь препошлейшая, если
если, конечно, он имеет конец. Я же, как помнишь ты,
страсть как пошлостей не люблю. Не люблю и концов.
Тебя же, Сашуня, люблю.
Знаю теперь наверное скоро увидимся мы.
(Препинания знаки в этой строке опускаю
поскольку решить не могу: какие и где.)
...Сижу, изучаю новые для меня тексты. Работа, работа и ещё раз работа. Тумарт великолепен. Плюс свалилась необходимость писать обзор и рецензию по чуждой мне теме: кельты в Новой Европе. Этим я обязан отплатить за гостеприимство, поскольку денег у меня мало. Где взять на всё время? О, его так много под ногами, но не под моими. Почему так? А потому, что так работать можно только бессмертному, вечному. Так что ответ на твою просьбу описать для тебя Европу Новейшую, по которой меня носит, — отложим, а то и похерим. Почему? А ты ведь просишь описать тебе мир иной, в который меня «занесло». А что за иной, и почему в него должно заносить, если все иные миры живут внутри нас, если они вообще существуют? А что в себе я раскопаю новенького тут, с какой стати? От себя не убежишь — такое ты слыхал? Стало быть, и этот мир как мир. Вот и всё его описание.
Ты задаёшь как бы сам себе вопрос, который тебе кажется коварным: кто ж победил в последней войне, де, судя по благосостоянию — отнюдь не мы. Тебе кажется, ты дорвался до правды. Отсюда и ирония. А ведь ответ на этот вопрос зависит от того, о каких ценностях речь идёт. Если о сытости — то да, права эта твоя новая правда… Но скажи, ты что же — за набитое брюхо воевал? Не за иные ли ценности? И вот если с позиции этих иных ценностей, то победил ты, верь. Скажу грубо: ибо ты — при яйцах, а они — без оных, кастрированы. И по-видимому — навек. Особенно сами немцы. Яйца, это я имею в виду способность производить, не воспроизводить старое, а творить новое. То есть, если хочешь, дух.