Горацио (Письма О. Д. Исаева) - Страница 47

Итак, председатель, заподозрив меня в несуществовании или бессмертии, что одно и то же, он — прав, стал ловить меня на других противоречиях, спрашивая адреса всех моих московских и полтавских родственников. И всё это гинекологическое древо стал зарисовывать в свою хронику. Когда же он добрался до родственников ТВОИХ — это уже был персонаж за номером шестнадцать, ибо я охотно придумывал ему и несуществующих родственников, и делал бы это до страшного суда охотно, и это была самая страшная моя ошибка, ведь я тем самым подтвердил своё собственное несуществование! Я ведь подтвердил мирской власти, что сам себя выдумал! Но… тут и власть всё же опомнилась, так как заметила, что в анкете для всего этого вовсе нет графы. То есть, челюсть председателя власти отвалилась и он сразу принял привычную позу «чур-чур». И молвил:

— А на кой мне ваши родичи, а?

— А вы не обижайте моих родственников! — запротестовал я.

— Ни, не выйде, — возразил он. — У меня на них граф немае.

— Графы можно подрисовать, — предложил я. — Мой приятель сделает это запросто, на то он и член МОСХа.

— Шуткуете… — предположил председатель.

— О, нет! — воскликнул я.

— А не… — тут он, наконец, приложил обратно нижнюю челюсть к верхней, так почнемо з началу.

Я и прикусил язык. Дело уже тянулось час с лишним. Между тем, это Володичке надлежало бы вести все переговоры с властями, как номинальному хозяину усадьбы. Но он, как я уже сообщал, зело углублён в себя, и ему не до событий во внешнем мире.

— Так, — разгладил свою простыню председатель берберов. — И де ж вы робите?

И мы снова, взлетев назад к левому верхнему углу анкеты, покатились вперёд, к правому нижнему.

Итак, если ты не желаешь пережить такое же, а то и худшее — подумай о милосердии и гуманизме. Нам ничего иного и не остаётся. Похоже, другая сторона этого делать не собирается: ни сам предводитель, ни кто-нибудь из его берберов. Посредник, наш хозяин и мажордом по форме, а по содержанию скорее всего — перебежчик на другую сторону, а то и её лазутчик в нашем доме, Володичка также за нас заступаться не намерен. А гуманизм и милосердие должны жить дальше, вечно, по моему убеждению… Так что проявлять их придётся нам. По меньшей мере до той поры, когда обстоятельства позволят переписать поместье на наше имя. Надеюсь, это время себя не заставит теперь долго ждать, есть уже признаки его наступления.

А пока — надо терпеть. И отвечать на вопрос «де вы робите» без промедления. Хотя и это, как и ответ на «де вы родилися», чревато осложнениями.

Во-первых: а вдруг я, имея разные места рождения, и работаю в разных местах? Что, кстати, соответствует действительности. И что же, значит, я один в разных местах должен буду выйти на пенсию и умереть? А как это сделать технически, при помощи каких-таких хирургических инструментов? То есть, как это: на меня одного надо две анкеты, две церковные и ЖЭКовские книги, два ЗАГСовских дела заводить, а то и больше? Что ж такое получается: нас двое, а то и больше, этих Исаевых? И сколько Исаевых, столько у Исаева, допустим, жён и дочерей? Один, стало быть, Исаев уважаемый, другой — дорогой, а третий и вовсе презренный! Голова кругом пойдёт, действительно.

А тут ещё и во-вторых: надо сказать, что вопрос «де ж ви робите» задаётся в Берберии первым, ещё до «как вас зовут». И если вы, мадам, кого-нибудь встретите на тропинке в лесной глуши — то и там вы его не избежите. Я имею в виду местного лесника. Это — представитель оппозиции, эдакий Робин Гуд Полтавской губернии. Но и он обязательно спросит: «ну, и де ж вы…» Теперь представьте, дама, я на него отвечаю: в двух институтах, в трёх академиях, в четырёх городах, но в основном — ДОМА РАБОТАЮ! После того, скажем, как меня определили от рождения разделённым надвое, а то и натрое, такой ответ значительно усложняет загадку. А как прикажешь отвечать, если я действительно в упомянутых местах имею часы, но нигде — полную штатную ставку? А если совру, да проверят — что же, по-новой писать анкету? Уж лучше бы ответить сразу: писатель, и сразу пускаться по-новой, не дожидаясь и не провоцируя проверок. Ибо за «писатель» без всякого промедления и проверок последует: «Так… И ДЕ ж вы, письменник, робите?» И запахнет милицией. А в милиции, может быть, уже и не берберы, а что-нибудь поближе нам, породнее… В общем, на таможне, и то проще.

Я предположил бы, что у берберов совершенно иные представления о профессии как таковой. Точнее, что труд у них ещё не разделён на профессии. Эпоха разделения труда тут ещё не наступила. И потому «работа» значит для них не что делать, а — где делать. Работа у них — понятие географическое. Хоть печь топи, хоть трактор ремонтируй, это всё одно. Где ты это делаешь! Что и должно соответствовать месту жительства в той или иной мере, в той мере, которую способна зафиксировать анкета. И чем ближе место работы к месту рождения, тем она легче и непротиворечивей это может зафиксировать, стало быть — тем яснее лицо, портрет фиксируемого человека. С моими же ответами выходит, что у меня вовсе нет лица, или что я один в трёх лицах, во множестве лиц! Плюс моя проклятая бородёнка! То есть, выходит, что я — так называемый «летун». Анкетной терминологией же: бродяга, бич. Как же иначе меня зафиксировать? Конечно, председатели анкеты сразу и докладывают в Гадяч, в уголовку. Ну, а в Гадяче ко всему прибавляется Чернобыль… И им ясно: откуда именно я такой летун. Но это всё я только предположил БЫ, то есть, так бы я объяснил дело, если бы его можно было объяснить, применив логику и кое-какое знание коридоров мироздания!